Что изменилось в Сбере после 24 февраля, легко ли перестать работать на российские компании и каково быть против военных действий в Украине и при этом работать в главном военном банке страны.
Я несколько лет проработал в СберТехе. Это дочерняя компания Сбера, которая занимается только разработкой. Большую часть времени я работал на проекте школьной цифровой платформы. Это совсем не банковский проект, но он был одним из ведущих, в него вкладывали неимоверное количество денег. Герман Греф болеет российским образованием, этот проект — его давнишняя мечта, которую он воплощает в жизнь. Команда там огромная и постоянно растет. Когда я пришёл, в ней было 50 человек, а когда уходил — около 500.
24 февраля я узнал много нового о своем окружении
Когда произошли события 24 февраля, я выяснил, что в моём кругу общения, оказывается, подавляющее большинство людей поддерживает войну. Негативно высказываются в отношении украинцев, украинских территорий — всё как по телевизору говорят. Это меня просто потрясло.
В компании заведено, когда что-то случается, выпускать рекомендации, направленные на сохранение рабочего процесса. Чтобы никто не размяк, не раскис, не разбежался. Поэтому на работе практически в первые же дни нам разослали предупреждения, что тема спецоперации под запретом, обсуждать её не рекомендуют на рабочих встречах, как и высказывать свое мнение в общении с коллегами. Я бы сказал, что сама компания держит нейтральную позицию, по крайней мере, на словах. Мы, мол, держимся в стороне и вам всем рекомендуем делать также.
В первые дни все серьезно переругались, в том числе я со своими друзьями и родственниками. Через какое-то время перестали обсуждать это в принципе, потому что тема слишком эмоциональная. Человек, который придерживается одной позиции, другую не принимает. Поэтому люди действительно не говорили об этом и не обсуждали в чатах. Только иногда поднималась тема санкций. Руководство нашего проекта могло позволить себе такие фразы, как «санкционная истерика», в негативном ключе, но больше никаких высказываний не было.
Некоторые изменения произошли и в рабочих процессах. Так как были введены санкции, начались отключения некоторых сервисов и появились риски отключений. В первый месяц одной из самых приоритетных задач, кроме решения блокеров по производству, было обезопасить свой проект от внезапной потери доступа в интернет. Много говорили о том, что Роскомнадзор заблокирует доступы вплоть до невозможности взять что-то с GitHub, что рунет станет автономным. Или что внешний интернет отключит Россию от себя.
Чтобы обезопасить продукты компании, предпринимались все необходимые шаги, например, хранение копий репозитория локально, в наших сервисах. А все обновления пакетов, вышедшие после 24 февраля, заблокировали для установки — туда встраивали антивоенные сообщения для россиян, а некоторые пакеты даже выполняли удаление файлов и другие деструктивные действия. Нам нужно было перенастроить работу, прикладывать много усилий, проводить много переговоров на внутренних созвонах, чтобы принять эти важные решения. Опасения, к счастью, не подтвердились, но зато мы перестраховались.
Еще у нас была сложившаяся удалёнка, к которой все за два года привыкли. Но практически сразу после 24 февраля начальство объявило о выходе всех сотрудников в офис. До этого режим работы менялся несколько раз, выпускались распоряжения то перевести нас в офис, то обратно на удалёнку. Это всех утомило. И вот вопрос решился окончательно: 70% времени мы должны были проводить в офисе, чтобы повысить эффективность работы. Это было одно из самых спорных решений, которое всех удивило.
А в плане найма не изменилось вообще ничего, по крайней мере на нашем проекте. Но наш проект приоритетный, поэтому на него обычно выделяли столько денег, и нанимали столько людей, сколько нужно. Я не знаю, стали ли предлагать новым сотрудникам меньшие деньги, но найм не сократили.
Уволился я весной этого года. В СберТехе я занимался задачами, связанными с разработкой инструментов. Всё, что можно было сделать для их развития на этом месте, я сделал. Мне стало скучно, закончились интересные задачи. Осталась только работа по поддержке существующей системы. По этой причине я перешёл в другой банк, ведь там мне обещали новые интересные задачи.
Перешел в банк оборонного сектора, но планирую уехать из страны
Новый оффер я получил, пока работал в Сбере. Дело в том, что моя роль очень специфична. Разработчик моей специализации требуется в основном на больших проектах, причём на их старте. Мне не приходилось выбирать между несколькими работодателями. Бывший коллега позвал пройти собеседование в банк оборонного сектора. Я им был нужен, поэтому условия всех устроили. Там дали больше денег, интересную работу. А другого места, где мне могут предложить те же деньги, найти пока не удаётся. Поэтому когда товарищ предложил перейти в другую компанию на большую зарплату, я сразу согласился. Другие предложения я не искал.
Я перешел в банк, который обеспечивает большую часть всех финансовых взаимодействий по гособоронзаказу. Военные пенсии и другие выплаты. Их слоган — «Мы банк сильных людей». Эти сильные люди гордятся тем, что в ДНР ещё не перестали падать бомбы, а они там уже открыли своё представительство, поехали праздновать, гордятся военными.
Когда получал оффер, я уже знал, что этот банк обслуживает Рособоронзаказ. Это было в самом начале войны, но это был один из первых банков, который попал под санкции. Меня волновал лишь вопрос, какие перспективы у этого банка в России, насколько надёжно он будет работать. Не хотелось устроиться на новую работу и потерять её из-за того, что банк сломается, что-то произойдёт. В России я в силу специфики своего направления в любом случае буду работать на государство, до тех пор пока не уеду. На тот момент я, в принципе, не задавался вопросом, буду ли я уезжать из страны, смогу ли я уехать из страны, как повлияет моё решение устроиться в этот банк на поиски работы в другой стране. Я об этом не задумывался.
Этот банк задействован в проведении платежей между государством и заводами-изготовителями военного оборудования либо между государством и получателями пенсий и зарплат военных. Сбербанк — тоже один из крупнейших наполнителей государственного бюджета. И переход из одного государственного банка в другой государственный банк, по сути, ничего не меняет.
Я в любом случае работаю на войну, в любом случае работаю на государство — в этом банке или в другом. Можно уволиться отовсюду и сдохнуть с голоду. Это второй вариант. Я его не могу себе позволить.
На общих встречах периодически затрагивается эта тема, для них война — это спецоперация, они считают должным озвучивать свою позицию. А мне приходится молчать. Что думают рядовые сотрудники, я не знаю. Наверное, каждый своё. Я общаюсь в основном только с сотрудниками с моего проекта. Никто из них не демонстрирует ура-патриотическую позицию. Все, скорее, выражаются негативно. Но несколько человек явно под влиянием пропаганды.
Организация специфическая. Там дичайшая бюрократия, архаизм, используется старое ПО. Несмотря на то, что мы — подразделение разработки, должны полностью выполняться все требования, предъявляемые к банку. Из-за этого много проблем: ничего не поставишь на компьютер, несколько уровней согласований на каждом шагу. Месяцами решаются вопросы, которые на самом деле должны решаться локально, на уровне проекта.
Я понимаю, что, пока продолжаю жить в России, мои налоги идут, в том числе, на войну. Но у меня дети, и если бы я не устроился в этот банк, им бы пришлось несладко.
Всё это подталкивает меня к тому, чтобы уехать из России. Через два месяца работы я обновил резюме. Ищу другую работу, но пока ничего не находится. Вся нормальная работа — за границей. Я начал учить английской, но только через полгода, может быть, смогу проходить на нем собеседования, и что-то сдвинется с мертвой точки. Я рассчитываю где-то через год попытаться уехать из страны. С детьми это непросто: нужно обеспечить их образование и решить много других вопросов.
Не могу сказать, что многие коллеги собираются уезжать. В моём окружении, как оказалось, практически все ватники. По ним не скажешь, но я был в шоке. Я знаю одного человека, который меня как раз и позвал на эту работу, он тоже переживает из-за этих событий, но тоже вынужден там работать. В основном же люди спокойно ко всему относятся, их это особо не касается.
Когда всё произошло, я попытался высказать своё мнение, пришёл в ужас и больше попытки не предпринимал. На работе политику не обсуждают. Первое время, пока мне готовили рабочее оборудование и давали доступ, месяц просидел в офисе с банковскими сотрудниками. Там в основном женщины, у них свои темы. А теперь я полностью на удалёнке. У нас созвоны три раза в неделю на 15 минут по рабочим вопросам, в чате мы ничего не обсуждаем. Задач мало, везде бюрократия, мы просто ждём доступы, ничего больше не происходит. Общаться друг с другом не о чем.
Родственники заняли разные позиции. Мой брат сразу адекватно оценивал происходящее, а сестра говорила: «Всё не так однозначно». Постепенно мы смогли её переубедить. Но мне, честно говоря, страшно и обидно за всё, что я вижу вокруг себя. Может, это я в такой среде оказался по стечению обстоятельств. Я не хочу верить, что столько людей бесчеловечны. Мой круг общения сложился из верующих людей: многие посещают церковь, отмечают религиозные праздники и при этом грозятся всех уничтожить.
С 2018 года я вращался в кругу бизнесменов, банковских сотрудников и других грамотных, адекватных людей. После 24 февраля при каждой встрече я приходил в ужас от того, что они говорят. В итоге мне пришлось прекратить общение практически со всеми, даже с моим школьным другом, с которым дружил с седьмого класса.
